– Гвозди вытаскивают из времянок, фотографии пи́здят…

– Гвозди зачем?

– Так порчи на гвоздях делают. Вначале изготавливают вольта, ну, двойника, куклу из воска, а потом уже во время обряда загоняют в неё гвоздик могильный и читают наговор на кладбищенском перекрёстке.

– А фотографии?

– На портрет кладут зеркало и как бы настаивают его на изображении покойника, типа как водку на апельсиновых корочках. А потом дарят или подбрасывают.

– Какой-то ночной, блять, дозор!

Антон дребезжаще похихикал:

– Знал бы ты, что бывает, когда по весне ставят памятники! Чего только не находят под времяночкой! Трусы мужские-женские, кости-черепа петушиные! Установщики реально охуевают! Сам-то прикинь – трусняки сгнившие откопать!

– Тоже порча?

– Ага, на бесплодие или импотенцию.

– И что установщики?

– Меня тогда вызывают, чё! – он горделиво приосанился. – Я всю эту хуйню аккуратно прибираю, утилизирую по всем правилам. К поделу ж нельзя просто так прикасаться, чтоб на себя порчу не перетянуть. Можно сказать, колдовской яд! Как радиоактивные отходы! А по утрам чё творится! На крестах наузы ведьмачьи висят, возле оградок застывшие пятна крови и ветер перья несёт!

Он в очередной раз захохотал, глаза его превратились в такие лукавые щёлочки, что я внезапно понял – последние пару минут меня бессовестно разыгрывают.

Сделалось досадно. Во-первых, что я выставил себя каким-то развесистым лопушком. А во-вторых, потому что рассказ Антона меня увлёк.

– Складно лапшишь! – я отозвался хмурым смешком. – А обгоревшие кошачьи тушки покачиваются на перекладинах крестов?

– Котов тоже жгут, – кивнул Антон, не почуяв ехидства. – Собак, ворон, крыс, летучих мышей. Чего-чего, а всяких дуриков, которые начитались колдовского самиздата, у нас хватает. А ведь могли бы и догадаться, что кот вообще-то для тёмных сил зверушка самая что ни на есть родная. А вот петух, это да – птица божия. Когда кричит, нечисть разлетается. Его приносить в жертву бесоугодно. Или голубя, который символизирует святой дух. Или овечку, агнца, но это накладно…

– Ну хватит уже байки из склепа зачитывать!.. – бросил я устало. – Шутка затянулась.

– А я ни разу не шутил, если ты ещё не понял…

– Ладно ещё “трагики”, – продолжал я возмущаться. – Иначе с чего бы Юра о них вспоминал. Но вот только про сатанистов твоих, колдунов и смертознатов он и словом не обмолвился! Получается, бригадир копарей и не в курсе такого беспредела?

– А ты не думаешь, что он просто не всё тебе говорит? Это ж закрытая информация.

– Тогда хуле мне её рассказывать, если она такая закрытая? – спросил я издевательски. – Случайно проболтался? Выдал секрет?

– На всякий случай. Вдруг ты хитришь со мной? – Антон продолжал улыбаться. – А я ведь всё равно потом узнаю… Кстати, не смертознаты, а смертоведы. Или смертолюбы. Они, в отличие от других, порчи не наводят и ритуалы не устраивают. Предпочитают практиками духовными заниматься. Но тоже разные встречаются, всех мастей. Отморозки ихние называют себя кромешниками. Бесоёбят по полной, землю жрут, дрочат по ночам возле могилок, типа совокупляются с развоплощёнными сущностями. Но есть и интеллектуалы, так называемые “Посвящённые смерти”. Вот они, – подчеркнул, – как и ты, считают, что на кладбище смерти нет, только по-другому это формулируют. Что кладбище – это геопатогенная зона с концентрацией примитивных некроэнергий разложения, не имеющих никакого отношения к истинной природе смерти. Они на кладбище практикуют ужас, чтоб прозреть и что-то там отринуть. Я поэтому и заинтересовался, не из этой ли ты, часом, компании…

– Значит, принял меня за одного из этих ебаньков?

– Просто общую картину тебе рисую, – невозмутимо сказал Антон. – И мне в принципе пофиг, как мистически настроенные граждане называют и понимают кладбище: место силы, геопатогенная зона или портал. Каждый сходит с ума, как ему нравится. Одни чудики бегают и разбрасывают по могилам печеньки, а другие это всё подбирают – такой вот круговорот хавки. Но мы никому не препятствуем гробить себя!.. – он засмеялся. – Лишь бы после убирали за собой и костров не жгли. Вон недавно какие-то мудаки на активной могиле развели огонь. Сурен прибирался потом, памятник от копоти очищал, оградку заново красил. Было ж такое?

– Ну, было…

Мы уже минут десять стояли возле памятника композитору Бортко.

– Заболтались! – Антон спохватился, глянул на часы. – Послушай, раз ты и правда не по этим делам, то забудь всё, что сейчас услышал. А то завёл, понимаешь, шарманку, что смерти нет на кладбище. Я и подумал…

*****

Придя наутро в бытовку, я напрямик обратился к Юре:

– С Антоном пообщался… – выдержал паузу для интриги. – Он такое, блять, понарассказал!..

Юра оторвался от заполнения листа-заказа:

– Антошка у нас… э-э… – оскалился. – Известный фантазёр!

Витя, шумно тянущий чай из кружки, заулыбался распаренным лицом.

– И сатанисты на кладбище ошиваются, – продолжал я, – колдуны, ведьмы всякие. Порчи наводят, чуть ли не чёрные мессы устраивают!

Звучало так, будто я ябедничаю. Сам не знаю, чего хотелось больше: разоблачений или, наоборот, подтверждений, что слова Антона хоть наполовину являются правдой.

– Ну, живёт человек в своём мире. Тебе жалко, что ли? – спросил Юра.

– Нихуя себе в своём мире! – воскликнул я.

– Он прикольно иногда зачитывает, – вступился за Антона Витя. – Что даты жизни и смерти – это код человеческой души. Как инвентарный номер. ИНН в смерти.

С топчана подал голос дядя Жора:

– Но ведь так и есть… В переносном, конечно, смысле.

– Вить, – спросил я, – вот ты лично видел на похоронах колдунов? Которые что-то в гроб подкладывают?

– Я видел, – отозвался Юра. – Только не колдунов. От стресса у людей мозги набекрень едут. Бывает, жена сама просит, чтоб мужа с обручальным кольцом похоронили. Фотографии кладут, волосы на память срезают. Лишь посочувствовать можно.

– Антоха образованный, – продолжал Витя. – Он мне показывал могилу на шестом участке. Там выцарапали с обратной стороны закорючки. Сказал, что это заклинание на языке мёртвых, и даже перевёл. Но не полностью, чтоб не подействовало.

Я опешил:

– То есть вас вообще не удивляет, что человек такое гонит?

– Володенька, – кротко хлопая глазами, сказал дядя Жора. – Наша служба и опасна, и трудна. На кладбище мы видим очень много людского горя. Это непросто. И каждый справляется как может. Кто-то выпивает, кто-то превращается в циника, как врачи в морге. А у него такая психологическая защита…

Несмотря на скисший перегар, сопутствующий словам дяди Жоры, звучали они здраво и очень человечно.